amusedПо обещанию, данному в сообществе «ру.роялти», рассказываю не про Константиновичей, - да, поэзию К.Р. ценю, романсы Чайковского на его стихи люблю, дворцы в Павловске и Стрельне прекрасны, но всё это общедоступно, - а около Константиновичей: малоизвестные подробности.
...Приходила в Епархиальное управление в гости удивительная женщина, Татьяна Иннокентьевна, по мужу покойному – баронесса Ганф. Привозила со своего огородика во Всеволожске то кислицы – красной смородины, то огурчиков с грядки.
“Это баронесса Ганф угостила нас огурцами”, – любуясь странностью фразы, говорили мы.
Ну какие там титулы: покойный муж её был и впрямь отпрыском баронов Ганф, - благородных родителей "Софья Власьевна" слопала, только косточки хрустнули, а потомка «классовых врагов» засунула в детдом, вырос гадкий лебедёнок с пьянством и матерщиной. (История точь-в-точь моего покойного папы…)
Сама Татьяна Иннокентьевна – простая учительница, с широкоскулым, типичным для Невского края чухонского типа лицом, голубоглазая, светловолосая. Фамилия мужа ей, однако, сослужила добрую службу.
С началом “катастройки” уехала она искать счастья в Америке. Вот где нахлебалась горя, бедняжка! Узнала голод, холод, безприютность... Довелось ей встречать Новый год в Нью-Йорке под проливным дождем на ступенях церкви. Довелось путешествовать пешком, в глухой ночи, через “черный квартал”, куда “белая” полиция и днем на автомобилях соваться не смеет, – “а я читаю про себя акафист и иду, иду себе...” – так и прошла невидимкой сквозь банды чернокожих подростков, одурелых от “наркоты” и вооруженных до зубов.
Господь, все устрояющий к нашему спасению, привел Татьяну Ивановну в компаньонки к престарелой Великой княжне Вере Константиновне. Толстовский Фонд помог – и, конечно, благодаря фамилии.
“А я ведь была совсем советская, и муж мой воспитывался в детдоме, родителей его аристократических советская власть погубила... А Вера Константиновна до конца дней своих Иисусову молитву творила... Именно там, в Русской Зарубежной Церкви, я к настоящей вере пришла...”
Вспоминала, как приходилось тревожить изнемогающую “мою барыню”, чтобы перестелить постель, чтобы пролежней не было, – от нестерпимых болей та солдатски бранилась, а потом гудела басом:
“Голубушка, не сердитесь. Я вспыльчива, как прадед мой Император Павел...” Была столь же курноса, как он, убиенный масонами Царь-Мученик.
«Веру Константиновну правильно называть Княжной крови Императорской…» - говорила Татьяна Иннокентьевна.
Княжна Императорской крови Вера Константиновна
Да, в самом деле, Иоанн Константинович, родившийся 23 июня 1886 года, стал первым князем Императорской крови в Доме Романовых. Незадолго до его рождения были пересмотрены положения «Учреждения об императорской фамилии», утвержденного 5 апреля 1797 г. В новом Указе говорилось, что великими князьями и княжнами, носящими титул «императорских высочеств», считаются потомки Императора по прямой линии, включая внуков. Правнуки же считались князьями Императорской крови и получали титул «Высочеств». Указ был спешно принят 24 января 1885 г. в связи с ожидаемым рождением ребенка в семье великого князя Константина Константиновича. Впоследствии он был использован в новом «Учреждении об императорской фамилии», утвержденном Александром III 2 июля 1886 г.
5 июля 1886 г. К.Р. записал в дневнике: «Сегодня появился в газетах Указ об учреждении императорской фамилии с последовавшими изменениями, по которым мой сын носит титул князя и высочества. По старому положению он был бы Великим Князем и Императорским Высочеством. Все семейство очень недовольно этими нововведениями, не исключая и братьев Государя. Кто-то из них в шутку назвал их Указом о Сидоровых козах, так эти будущие потомки не имеют определенного имени».
Истинная поэзия – это всегда пророчество:
Спи в колыбели нарядной,
Весь в кружевах и шелку,
Спи, мой сынок ненаглядный,
В теплом своем уголку.
В тихом безмолвии ночи
С образа, в грусти святой,
Божией Матери очи
Кротко следят за тобой.
Сколько участья во взоре
Этих печальных очей!
Словно им ведомо горе
Будущей жизни твоей…
Тускло мерцает лампадка
Перед иконой святой…
Спи же беспечно и сладко, —
Спи, мой сынок дорогой!
(«Колыбельная», 4 марта 1887)
Там, в общении с уходящими людьми Русского Зарубежья, преобразилась бывшая советская учительница в истинную рабу Божию.
«Дневники» своего великого отца Вера Константиновна читала, о тяжкой его духовной борьбе с половыми девиациями знала. У него была дурная наследственность: отец на старости лет прижил с балериной пятерых внебрачных детей. Александр III резко отрицательно относился к поведению «дяди Коко», но в 1883 году он признал его внебрачных детей и пожаловал всем отчество «Константиновичи», фамилию «Князевы» и личное дворянство, а в 1892 году – потомственное. Брат Константина Константиновича – Николай «Искандер» - на почве половой психопатии совершил кощунство (выкрал бриллианты из фамильного образа Богоматери и одарил ими американскую куртизанку), был признан невменяемым и сослан в Туркестан.
Помню, мы в Издательском отделе вспомнили с брезгливой гримасой Демьяна Бедного, и выяснилось, что все знают: сей советский баснописец и отъявленный мерзавец – ублюдок утончённого и прекрасного К.Р.
Дали бастарду Ефимке фамилию «Придворов» (сравните: «Князев»), минуя гимназию, зачислили в Императорский Санкт-Петербургский университет, и Великий князь до конца дней своих оказывал покровительство негодяю.
Народное благочестие за ублюдками не признаёт ничего доброго: от Святополка Окаянного до анчутки-антихриста незаконнорожденные дети приносят только зло родным, близким, встречным-поперечным. На «Демьяне Бедном» это поверье оправдалось в полной мере.
Какая инволюция, ниспадение творческого дара от отца – к сыну, согласитесь: от дивного «Растворил я окно…» до тошнотворных басен и раешного «Нового завета без изъяна евангелиста Демьяна»!
«Русь была деревянною дурою,
Мракобесия злостного детищем,
Всесветным посмешищем,
И перед "гордым иноплеменным взором"
Щеголяла своим позором».
Сергей Есенин ему ответил:
«Ты сгустки крови у креста
Копнул ноздрёй, как толстый боров.
Ты только хрюкнул на Христа,
Ефим Лакеевич Придворов».
От искушавших К.Р. блудных банщиков в духе Кузмина вреда российской словесности было бы куда менее, нежели от гнусного ублюдка «Придворова». (А портрет К.Р. сия советская сановная сволочь всё-таки на письменном столе держала и при Ленине, и при Сталине.)
Но вернёмся к нашей баронессе. Татьяна Иннокентьевна увлеклась Константиновичами, всё ездила то в Павловск, то в Стрельну, собирала в архивах материалы, выступала на конференциях их памяти. Придёт, бывало, и с порога:
«А младенцев в семействе Константина Константиновича и Елисаветы Маврикиевны катали в серебряной коляске в виде лебедя, и очередного младенчика называли «Лоэнгрином»… Смотри, Юленька, какая фотография: это князь крови Императорской Олег в младенчестве… павший смертью храбрых в Великую войну…»
Или сердито:
«Какая же дура исследовательница Элла Матонина, прости Господи! Это же надо: в библиографии исследования о К.Р. ссылаться на опус Радзинского!»
Однажды пришла вся омрачившаяся. В Штатах наша баронесса воцерковилась в Зарубежной Церкви, а нравы Московской Патриархии её изумляли: равнодушие, лицемерие, стяжательство, карьеризм…
«Повезла я девочку на инвалидном кресле – ей 12 лет, умирает от рака крови – на прогулку, и недалеко от входа в Никольский Морской собор оставила подышать воздухом, сама пошла свечи поставить, прихожу: нет девочки! Оказывается, ей богомольцы стали класть монетки, приняли за нищую, и соборный дьякон сдал её в милицию! Толстобрюхий такой, сам-то – отец четверых детей, и без всякого милосердия… Нищие с попами делятся, а тут – какая-то посторонняя калека. Он и менты девочку так напугали, что она с тех пор вся тряслась и мычала, увидев священника. А её причащать нужно, умирает ведь!».
Когда вернулась Татьяна Иннокентьевна на родину, успевшую в своем имени сменить одну аббревиатуру на другую, то пенсию ей назначили такую, что не достанет и квартплату внести.
Взялась она нянчить “трудных” отпрысков у “новых русских”: тех прельщало, что вытирать носы у их визгучих безмозглых отпрысков станет гувернантка “со знанием английского и немецкого”, прежде ходившая за царственной особой. Она же начинала с воцерковления младенцев, терпящих за грехи родителей: учила молитвам, водила в церковь к причастию... Тут начинались чудеса: по присловью “яйца курицу учат”, детки приучали молиться собственных родителей. А тем проще сто “баксов” пожертвовать в соседний храм, чем “Отче наш” прочесть! Да тут еще иконы вешай не как украшение интерьера, а как святыню, лампадки перед ними зажигай, без молитвы не жри, матом не выражайся, посты держи, – во загрузила, блин, во, геморрой! Ни к чему такая гувернантка – бери расчет.
Утратив свою православную Мэри Поппинс, ребенок, как правило, становился хуже прежнего, и спесивым родителям приходилось униженно просить гувернантку вернуться...
Был в ее педагогической практике особо тяжелый случай: из Петербурга каждые две недели ей приходилось ездить в Москву, которая, по отзыву Т.И., все неотличимее становится от Нью-Йорка, грязного и мусорного Вавилона. Там ее ждал пятилетний сынок одного из знаменитых телеведущих. Длиннокудрый и толстощекий папенька его лет пять тому назад охотно приглашал в свои передачи, “ночные полеты”, всевозможных оккультистов и магистров тайных наук, заканчивая встречи в эфире неизменной фразой: “Думаю, наши зрители захотят еще раз видеть вас в нашей студии”. Папенька долетался по ночам...
“Крещу я кашу за обедом, а у ребенка пена изо рта валит”, – с ужасом рассказывала про “страхования” баронесса.
Отрыгнулись джуны и шапиро-тулины семье телезвезды... Обуреваемому бесом дитяти таблетки и консультации психиатров помогали, как мертвому припарки, а вот от святой воды он с воплем рушился на пол и выгибался в дугу. Все же гувернантка приучила воспитанника к молитве.
“Доорался на меня до рези в желудке, скрючился, кинулся к пианино за иконкой Андрея Первозванного, – его Андрюшей зовут, – сунул к животу под рубашку и орет: “Боженька, не буду больше лягать Татьяну Иннокентьевну!”
Детеныша следовало бы везти на отчитку в монастырь, а родители беспокоились о “всестороннем развитии”, совали крохе учебник английского и компьютер – “ему некогда машинку покатать...” – скорбела Т. И.. Умывая руки, сказала все же перед уходом “князю эфира”:
“Это сейчас он боится оставаться один и темноты; а вот как подрастет, начнете вы искать пятый угол в квартире!”
Меня всегда удивляло, откуда у баронессы Ганф столько сил: то она ухаживает – бесплатно, разумеется, – за слепым одиноким стариком, то безстрашно обличает в глаза священника, позволившего себе завирально-либеральную проповедь, то сидит в архивах и выуживает по крупице редкие сведения по церковной истории Невского края, то несет портрет Государя на Крестном ходе 17-го июля, то собирает пожертвования в пользу погорельцев, то пишет проникновенные, детской веры исполненные статьи в церковные издания, то не ленится ходить пешком по Питеру и срывать похабные плакатики, призывающие на тусовку всех “индепенденс геев”...
Запомнился один случай: понадобилась мне одна редкая церковная книга, я хотела спросить у Т. И., нет ли у нее такой, да позабыла в радости общения со славным человечком, а спохватилась, когда она уже ушла по своим делам. Минут через пятнадцать открывается дверь – на пороге стоит наша баронесса и протягивает мне ту самую, необходимую книгу, молчит и улыбается.
...А я сейчас раздумываю о К.Р. - это был наш русский Людвиг. Отечественная версия баварского короля-мецената. (Даже девиации те же.)
Растворил я окно, стало душно невмочь,
Опустился пред ним на колени.
И в лицо мне пахнула весенняя ночь
Благовонным дыханьем сирени.
А вдали где-то чудно запел соловей,
Я внимал ему с грустью глубокой,
И с тоскою о родине вспомнил своей,
Об Отчизне я вспомнил далекой,
Где родной соловей песнь родную поет
И, не зная земных огорчений, -
Заливается целую ночь напролет
Над душистою веткой сирени…
(13 мая 1885)
Если кому интересно, здесь воспоминания Веры Константиновны о своей семье.