Железо и камень
В дрёме сладкой нынче придумала, эхом от вчерашнего разговора с друзьями о детстве бедного Эйзена: однажды, когда матери, этой купеческой копии Анны Карениной, в Париже надоел Серёжа, она сняла люкс-купе, заперла там мальчика одного на ключ, и так он ехал до Риги, упакованный в драгоценную коробочку, как посылка для отца (мотив железной дороги), - а ведь можно дописать в конце "Серафиты" абзац, не более.
Серёжа с фатером
В своем предсмертном затворничестве, вновь погребенный заживо, он вспоминает это запертое купе, веселые голоса за дверью и движение пассажиров по вагону, капризничает девочка, гувернантка выговаривает ей по-французски, офицеры идут в вагон-ресторан, стучат колёса, проводник объявляет: "Вержболово, господа пассажиры!" - и эти отзвуки отлетевшей русской жизни мешаются в его угасающем сознании с медным лаем поздней сталинщины и тихим, внятным, благостным голосом расстрелянного "Великого розенкрейцера" Зубакина, его учителя.
Пожалуй, я так и сделаю, когда допишу повесть (отвлекаться не хочется). Рассказы, расхватываемые издателями, как пирожки с пылу-с жару, всегда имеют недостаток недоговорённости.
Гамлет!
Серёжа с фатером
В своем предсмертном затворничестве, вновь погребенный заживо, он вспоминает это запертое купе, веселые голоса за дверью и движение пассажиров по вагону, капризничает девочка, гувернантка выговаривает ей по-французски, офицеры идут в вагон-ресторан, стучат колёса, проводник объявляет: "Вержболово, господа пассажиры!" - и эти отзвуки отлетевшей русской жизни мешаются в его угасающем сознании с медным лаем поздней сталинщины и тихим, внятным, благостным голосом расстрелянного "Великого розенкрейцера" Зубакина, его учителя.
Пожалуй, я так и сделаю, когда допишу повесть (отвлекаться не хочется). Рассказы, расхватываемые издателями, как пирожки с пылу-с жару, всегда имеют недостаток недоговорённости.
Гамлет!